Путь изменника

Чёрт побери, боюсь, я схожу с ума… Израненное тело молит о пощаде, в животе бурчит уже который день, но это ничто по сравнению с хаосом, царящим в пробитой голове… До сих пор не могу понять, как я мог совершить такое?.. Мысли перемешиваются, глаза подёргиваются пеленой отчаяния и чувством безысходности… Конечности не слушаются, да и не до них дело… Пребываю в странной прострации, все части тела разобщены, дрожат в нервном исступлении, каждая в своём углу… В ушах застыли удивлённые, ничего не понимающие вскрики павших однополчан… В глазах же отражаются кровавые, изорванные осквернённые трупы жителей деревни… Боже, ведь я должен был защищать их… На моей душе, на моей совести это всё… Всё, абсолютно всё… И смерть двоих невинных молодых ребят… Ах, как они умирали… Дёргались, корчились в страшной агонии, кровь из их пробитых советским пулемётом жил алым фонтаном била повсюду. А глаза… Широкие, выпученные, с ужасом и непониманием глядящие на меня… Они не знали меня таким… Да и сам я… Не знал всей глубины… предательской натуры… Не могу найти ни малейшего оправдания этому деянию… Как? Неужели обычный голод оказался сильнее морали, нравственности, всего моего воспитания? Бедная мать… Она, наверное, сидит у крохотной потухающей свечки в своём захолустном, полуразвалившемся домишке… Всё отдала на благо единственного сына, и всё впустую… Нет, не могу поверить… Она растила меня одна, потакала всем капризам, просто не способна была причинить горе, наказать столь любимого и ценного ребёнка… И вот кем он вырос… Предателем… Нет, не могу сваливать какую-либо вину на любимую мать, которая никогда не поверит, что горячо любимый сынок встанет под проклятые знамена фашистской чёрной нечисти, стрелять в спину однополчанам, положившим жизнь за Родину… Это моё зло, мой грех, нести который придётся до скончания жизни… Единственная радость – смерть, несомненно, наступит скоро… И всё же… Сколько перечёркнутых жизней... А ведь и Андрюха, и Сёма, герои, погибшие на боевом посту от очереди в спину, были женаты… У обоих имелся малый ребёнок, которого вряд ли обезумевшая от горя вдова сумеет прокормить… А родители… Какой это кошмар для них… И за что, зачем? За несколько мешков белого хлеба, крупы да пару американских шоколадок… И как противно страшное осознание, что эту еду я хотел подарить своей бедной немощной старушке-матери в блокированном Ленинграде… Нет, это невозможно… Я не могу показаться ей на глаза, взглянуть в её доброе, наивное, доверчивое лицо… Вся эта провизия запятнана трусостью, подлостью, предательством… Не зря я её, в состоянии непрекращающегося помешательства, утопил в ближайшей реке… Немецкий хлеб… Но кто знает, ведь ради сбора этих белых, вкусных, тающих во рту колосьев тяжело трудились многие люди… Ведь и там, далеко за забытой границей, у Берлина, работают обычные, невиновные в безумии своего Фюрера люди. И они вынуждены забыть своё мирное ремесло, взять оружие и отправиться на смерть, в холодные и морозные земли, убивать и завоёвывать себе подобных, зная, что все плоды победы вкусит какой-то… мерзавец, усатый убийца, придумавший богопротивную идею о превосходстве народа… Чёрт, а это ещё одно доказательство, что я не солдат… Лишь тряпка… как можно допускать в столь неспокойное военное время такие рассуждения, мысли по отношению к проклятому врагу? Жалеть его? Эх… Но всё же, как я могу называть врагами тех, кто радостно улыбались мне, хлопали по плечу, благодарили, как могли, на коверканном и ломаном русском… Это обычные солдаты, такие же, как и я.. Они знали, что неспособны справиться с отрядом пулемётчиков, крепко окопавшимся в деревне… Их гнали на убой свои жирные, довольные всем, чинуш из секретных штабов. Они были обречены… И всё же, помощь пришла из ниоткуда… Помощь… В их глазах я герой, но разве этого достаточно? Нужно быть честным, справедливым героем в своих глазах, в глазах своих однополчан, в глазах Родины, которая, как нам твердили наши начальники, есть воплощение диктатора Сталина… Чёрт возьми… Какой смысл имеет различие «свой – чужой»? Чёрт, чёрт, ещё раз чёрт… Мысли в голове беспокойным, причудливым в своей страшной глубине хаотичным потоком переплетаются… За такие рассуждение хочется приставить к виску дуло именного оружия и спустить курок… Но есть и трусливое, преступное желание жить, жить, жить… Зря, в конце концов, моя старая, больная мать отдала столько сил на воспитание сынка? Её не волнует, на чьей стороне я воевал, главное, чтоб вернулся живым и здоровым… Правда, да? Не хочу думать об ответе… Он слишком страшен в своей правдивости…

Что делать? Завтра мы с немецкими друзьями выступаем скорым маршем к местным железным рудникам… На груди красуется свастика, в руках – автомат нацистского производства. Настоящее оружие убийства. Поняв его боевые характеристики, я ужаснулся героизму наших солдат, выходивших на бой с казацкими шашками, сабельками… Наших… Они уже не «наши»… Страшное откровение… Да, я выбрал свою сторону. И всё-таки… Предатель остаётся предателем. В ушах навечно будут слышны отчаянные предсмертные всхлипы часовых, которых я снял из собственного, советского, оружия, дабы нацисты могли застать отряд врасплох и победить… А в глазах – всё те же трупы детей… Чёрт, чёрт, чёрт… Зачем… Так хочется найти забвение, тихое, укромное убежище, где нет войн, забот, проблем… Но нет таких мест на грешной земле. Повсюду слышен марш солдат, грохот пуль, хрип умирающих… Да и сами мечтания о потерянном рае – трусость и ничто более…

..Рука взметнута от сердца к солнцу. В глазах – иллюзия праведного желания умереть за Роди… За Фюрера. На губах застыло нацистское приветствие. Выступаем. Уже. Всё будто в тумане… Кажется, я схожу с ума… Не знаю, вернусь ли я домой, но в воздухе сегодня отчётливо ощущается запах смерти...