Записки безымянного солдата.

*

Вот и подошел день окончания моей службы. Завтра утром поезд, три дня езды и вернусь я в родное село. Там меня Маринка с малым ждут, скучают. Еще бы, два года не видели. И матушка любимая, по такому случаю, барана, наверное, зарубит.

*

Вот я и вернулся! Маринка за два года похорошела, Толик подрос, на батьку – брата моего – очень похож. Помогает бабам моим по дому – матери воды принесет для скота, с Маринкой в огороде посидит, жуков колорадских соберет. Дрова уже просится колоть, но мать пока не разрешает.

*

Вот и кончилась весна, начался жаркий июнь. Малой постоянно с соседскими ребятами на речку бегает, Маринка в грядках копается, пополнение ждет. Матушка совсем плохой стала, дальше скамейки не ходит, там они с бабками сидят, молодость вспоминают. Я за скотом слежу, сарай строю. Пострадал он после зимы, от снега крыша просела. Вчера в городе был, со следующей недели на завод пойду работать.

*

Не взяли меня на завод, тружусь сейчас в деревне – то соседскому деду в поле помогу, то баб Тане сена для скота накошу. Много за это не получаю, но уж лучше, чем ничего. Да и самому на душе легче, у одиноких стариков работ по дому много, помочь некому, а самим здоровье не позволяет. Дед соседский – Илья Саныч – вообще один остался: сын у него с армии не вернулся, а жена в город уехала и, вроде как, заново замуж вышла. И баб Таня тоже одна. Вообще, у нее внучка осталась, но она ее отправила в Москву, учиться.

*

Проснулся сегодня раньше петухов. Приехали два автобуса к нам в деревню – шум, крики. Кое-как доковылял до крыльца, а там уже мужики на пороге стоят. Война началась. Одевайся, говорят, и поехали. К этому времени уже мои проснулись. Маринка в ночнушке выбежала, глазами хлопает. Я вздохнул и в дом ушел, собираться. Маринке рассказали все как есть – тоже в дом прибежала. Истерика у нее, мол, не пущу никуда. Под крики и малой проснулся, и мать уже в комнате шуршит. Поплакали они, попрощались со мной, набрали мне еды в дорогу и проводили взглядом. Перед уходом пообещал им, что все будет хорошо, приду весь в медалях.

*

Собрали нас всех, призванных, одели, снарядили и отправили в дорогу. Обосновали нас в какой-то сторожке, которую назвали лагерем. Семь солдат, если считать меня, и еще выделили нам двух девчушек-медсестер. Командир дал всем указания: «туда не ходи, глядите туда, с таким-то интервалом меняйтесь…». Не до его указаний было, если честно.

*

Неделю была гнетущая тишина. Периодически приезжала машина с продуктами, кому-то приходили письма от родных. Тоже решил своим черкануть, обменял горбушку хлеба на карандаш с клочком бумаги и начал писать Маринке:

«Маринка, любимая! Не волнуйся, у меня все хорошо. Кормят скромно, но для проживания хватает. Как вы там без меня справляетесь? Тяжко вам, наверное... Малого проси помогать тебе, маме привет. Жду ответ.»

Столько в голове мыслей, вопросов, а рука не пишет. Да и негде уже писать, когда дописывал последние слова, буквы пришлось теснить. Надеюсь, письмо дойдет.

*

Спустя пару ночей, стало слышно взрывы вдалеке. К нам, видать, двигаются. Ранним утром привезли нам подкрепление, еще восемь солдат и одну медсестру. Дали новые указания, показали на карте расположение соседских лагерей, снабдили боеприпасами и едой.

Теперь с опаской ходим на ночное дежурство. Среди подкрепления я сразу парня одного приметил, Колькой звать. Молодой он, даже в армии еще не был. Отправили его в ночное дежурство, там он там такой номер отмочил – померещилось ему что-то в темноте, и как давай палить куда не попадя, чуть в своего не попал. И стрелял, пока весь рожок не кончился. Сразу видно, оружие в первый держал. Завели его в лагерь с отбитым прикладом плечом, дали пару тумаков и уложили. После такой встряски мне не спалось, и я подменил его.

*

Утром приехало две машины, сказали, что в соседнем лагере активно идут военные действия и нас отправляют туда. В том лагере уже трое раненых ребят было, и девки вокруг них носятся: обеззараживают, бинтуют, бинтуют, обеззараживают... Взглянув на все это, я понял: мы на войне.

*

С момента нашего приезда было две-три недолгих перестрелки, да и те велись интуитивно. То ли раненные ребята всех перестреляли, то ли на нас специально страху нагнали, чтобы были начеку. Этой ночью дежурил я, напарника мне дали тихого, ни слова не скажет, пока не спросишь.

*

Прошла неделя. Наконец-то нашел карандаш, а то старый стерся уже. Война в наших краях стала активнее, пятерых ранили и троих убили. К нам все чаще привозят подмогу, но в основном ребята молодые, как Колька – первый раз с оружием в руках. Эх, жалко парней, не готовы они к такому.

*

На днях меня ранили. Пролежал неделю в полубессознательном состоянии, но Людка – медсестра наша – сказала, что выходит меня. Настоящая бой-баба - опытный врач, верный друг и просто хороший человек – возится с нами, как со своими, не жалея себя. Как глаза не открою, что днем, что ночью – она постоянно суетится – дезинфицирует кипятком приборы, кого-то бинтует, кого-то кормит. Сейчас мне уже легче, но боль в боку ноет до сих пор.

*

Недельку полежал и хватит. Ходить, двигаться могу – пора отрабатывать больничный. Два дня помогал Людке, как мог – подержать кого-нибудь, чтобы не брыкался от боли при извлечении пули или дезинфекции, перебинтовать, проводить до туалета, принести и отнести утку – ну так, по мелочам. За это время научился оказывать первую помощь.

*

Опять в строю. Ежедневные перестрелки, ночные дежурства. Никаких серьезных неприятностей в нашем лагере в последнее время не было. Живы, ну и ладно.

*

Эх, язык мой – враг мой! Как сглазил прошлой заметкой. Прошлой ночью мальчонку одного застрелили. С другом он в нашем лагере был, друг совсем расклеился. Даже в дежурство не пускаем его – взгляд стеклянный – в упор ничего не увидит. Домой его надо отправлять, и так настрадался уже.

*

Что-то наша армия вообще на спад пошла. Еще один убитый и трое раненых. Среди них Колька, молодой который. В не дежурные ночи ухаживал за ним, разговорились мы. Оказывается, на войну он сам поехал. Там, у себя, он живет с одним отцом, который пьет. Жаловался на него, бьет, говорит. Как-то ночью, в бреду, отцом меня назвал.

Вот что я решил, заберу-ка я его к себе, когда кончится весь этот ужас. Сам его воспитаю, парень он хороший.

*

Две недели уже ничего не писал. Все плохо. На наш лагерь напали, половину убили, нас – меня, Кольку, Людку и двоих раненых ребят – в плен взяли. Постоянно издеваются. Людка мне ночью сказала, что те двое уже не оклемаются – и так раненые, так еще и бьют их. Колька тоже на ухудшение пошел.

*

Все, ребята померли. Кольке, видит Бог, тоже недолго осталось. Людку по ночам забирать стали. Она об этом не говорит, но и без ее слов все ясно.

*

Меня разбудила Людка. Сразу палец на губы положила, молчи, мол. Сунула мне в руку скомканный лист и шепотом говорит: «С минуты на минуту придут за мной. После того, как ребята померли, забирает меня один солдат, раньше было двое. Вставай и сядь в угол, сиди там тихо. Как зайдет - со спины на него прыгай, только чтобы шуму не было. Если расправишься с ним, то хватай Кольку и бегите. В руке у тебя набросанная мною карта помещения».

Я медленно кивнул и сел в угол. Ночь просидел, никто не пришел. Решили мы перенести побег на следующую ночь.

*

Тихие шаги, скрежет замка. Стук сердца эхом отдается в ушах. В комнату кто-то вошел. Вздохнул я полной грудью и прыгнул, руками обхватив шею. Вздох получился со свистом, он его услышал и успел обернуться на пол оборота. Людка поняла, прыжок не удался и, схватив какую-то тряпку с пола, принялась его ею душить. Шатаясь, из последних сил, он выхватил нож и от кончика лезвия до эфеса вставил его Людке в живот.

Когда он перестал брыкаться, я поудобнее обхватил его шею и большим пальцем свернул кадык.

Когда подошел к Людке, она просто кивнула в сторону двери и закрыла глаза. Я вскинул на плечи Кольку и вышел.

Не знаю, вернусь ли я домой, но в воздухе сегодня отчётливо ощущается запах смерти...